Дикая охота короля Стаха. Оружие. Цыганский король - Страница 51

— Разгавор аб убийстве гасударственава праступника, а аднака абывацеля и шляхтича Свециловича будет вестись не с вами, — заскрипел судья. — Рассийский суд не атказывает никаму в защите, даже праступникам. Аднака речь идет не аб этам. Вы знаете, что за скарбление пристава мы можем… вас присудить к двум неделям тюрьмы или штрафу и, как гаварили предки, баниции за пределы яновской акруги.

Он был очень уверен в себе.

Я рассердился:

— Вы можете сделать это, применив силу. Но я найду на вас управу в губернии. Вы покрываете убийц, ваш пристав порочил законы империи, говорил, что убийством шляхтича Свециловича вы не намерены заниматься.

Лицо судьи покрылось апоплексической малиновой краской. Он вытянул шею, как гусак, и прошипел:

— А свидзецели этава разгавора, уважаемый пан Беларецкий, у вас есть? Свидзецели? Где ани?

Адвокат, как достойный представитель примиряющего начала в российском суде, обворожительно улыбнулся:

— Натуральна, пану Белорецкому нету свидетель. И вообще, это ест глюпост: пристав не мог это сказать. Пан Белорецкий это себе просто представить, аппонента слова он не схватить.

Он достал из бонбоньерки монпансье, бросил в рот, почмокал губами и добавил:

— Нам, дворянам, положение от пан Белорецкий есть особенно понятный. Мы не хотим вам неприятно делать. Пускай вас тихо и мирно отсюда ехать. Тогда все здесь, как говорить, образуется, и мы дело заминать будем… Ну-с, гут?

Собственно говоря, для меня это был самый разумный выход, но я вспомнил Яновскую.

«Что будет с нею? Для нее это может окончиться смертью или помешательством. Я уеду, а ее, глупенькую, только ленивый не обидит».

Я снова сел на стул, сжал плотно губы и спрятал пальцы между коленями, чтобы они не выдали волнения.

— Я не уеду, — после некоторого молчания сказал я, — пока вы не поймаете преступников, которые прикрываются именем привидений. А потом я исчезну отсюда навсегда.

Судья вздохнул:

— Мне кажется, что вам придется быстрее уйти атсюда, чем паймать этих… ми… михи…

— Мифических, — подсказал адвокат.

— Вот-вот, михических праступников. И придется уйти атсюда не па собственной ахоте.

Вся кровь бросилась мне в лицо. Я чувствовал, что погиб, что они сделают со мной все, что захотят, но бил ва-банк, ставил на последнюю карту, потому что боролся за счастье той, которая была мне дороже всего.

Невероятным усилием я унял дрожь пальцев, вынул из портмоне большой лист бумаги и сунул им под нос. Но голос мой прерывался от ярости:

— Вы, кажется, забыли, что я из Академии наук, что я член Императорского географического общества. И я обещаю вам, что, как только буду свободен, я пожалуюсь государю и не оставлю от вашей вонючей норы камня на камне. Я думаю, что государь не пожалеет трех негодяев, которые хотят меня удалить отсюда, чтобы обстряпывать свои темные дела.

В первый и последний раз я назвал другом человека, которого стыдился называть даже соотечественником. Я ведь всегда старался забыть тот факт, что предки Романовых происходят из Беларуси.

А эти олухи не знали, что каждый второй член географического общества дорого дал бы, чтобы оно не называлось императорским.

Но я уже почти кричал:

— Он заступится! Он защитит!

Думается мне, что они немного заколебались. Судья снова вытянул шею и… все же прошептал:

— А будзет ли приятна гасудару, что член такого уважаемога общества снюхался с гасударственными праступниками? Многие почтенные памещики пажалуются на это таму самому гасудару.

Они обложили меня, как борзые. Я поудобнее уселся, положил ногу на ногу, сложил руки на груди и сказал спокойно (я был оч-чень спокоен, так спокоен, что хоть топись):

— А вы не знаете здешних крестьян? Они, так сказать, пока что искренние монархисты. И я обещаю вам, если вы только изгоните меня отсюда, — я пойду к ним.

Они позеленели.

— Впрочем, я думаю, что до этого дело не дойдет. Вот бумага от самого губернатора, где он предлагает местным властям оказывать мне всяческую поддержку. А вы знаете, что бывает за неподчинение таким приказам.

Гром над ухом так не потряс бы эту публику, как обычный лист бумаги со знакомой подписью. А я, очень напоминая генерала во время подавления бунта, медленно цедил, чувствуя, что мои дела улучшаются:

— Вы что, хотите полететь с должностей? Я сделаю это! А за потворство диким поступкам каких-то изуверов вы тоже ответите!

Глаза судьи забегали.

«Ну что же, — решил я, — семь бед — один ответ».

Я указал остальным на дверь. Они торопливо вышли из комнаты. Я хорошо видел в глазах судьи страх, как у затравленного хорька, видел и еще что-то, скрытое, злобное. Сейчас я подсознательно был уверен, что он связан с тайной дикой охоты, что спастись он может только в том случае, если погибну я, что теперь охота начнет охотиться за мной, потому что это вопрос их жизни, и я, возможно, уже сегодня получу пулю в спину, но бешеная злость, ярость, ненависть сжали мне глотку. Я понял, почему наших предков звали бешеными и говорили, что они бьются, даже будучи мертвыми.

Я сделал шаг, схватил человечка за шкирку, вытащил из-за стола и поднял в воздух. Потряс.

— Кто?! — взревел я и сам почувствовал, что стал страшен.

Он удивительно правильно понял мой вопрос. И, к моему удивлению, завопил на чистом здешнем языке:

— О-ой! Не знаю, не знаю, пане. Ох, что мне делать?! Они убьют меня, убьют!…

Я швырнул его на пол и наклонился над ним:

— Кто?

— Пане, пане. Ручки-ножки поцелую, не надо…